Неточные совпадения
В
конце июля
полили бесполезные дожди, а в августе людишки начали помирать, потому что все, что было, приели. Придумывали, какую такую пищу стряпать, от которой была бы сытость; мешали муку с ржаной резкой, но сытости не было; пробовали, не будет ли лучше с толченой сосновой корой, но и тут настоящей сытости не добились.
И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты,
поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван — в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без
конца…
«Нет, я не так, — говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых
полей и пространств, — нет, я не так распоряжусь. Как только, даст Бог, все покончу благополучно и сделаюсь действительно состоятельным, зажиточным человеком, я поступлю тогда совсем иначе: будет у меня и повар, и дом, как полная чаша, но будет и хозяйственная часть в порядке.
Концы сведутся с
концами, да понемножку всякий год будет откладываться сумма и для потомства, если только Бог пошлет жене плодородье…» — Эй ты — дурачина!
Остап тут же, у его же седла, отвязал шелковый шнур, который возил с собою хорунжий для вязания пленных, и его же шнуром связал его по рукам в по ногам, прицепил
конец веревки к седлу и поволок его через
поле, сзывая громко всех козаков Уманского куреня, чтобы шли отдать последнюю честь атаману.
Почувствовали ляхи, что уже становилось дело слишком жарко, отступили и перебежали
поле, чтоб собраться на другом
конце его.
Уже вечерело; солнце скрылось за небольшую осиновую рощу, лежавшую в полверсте от сада: тень от нее без
конца тянулась через неподвижные
поля.
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, — окон в ней не было, не было и мебели, только в углу стояла кадка и на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой, в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что
концы его, спускаясь на
пол, простирались еще на сажень. В средине помоста — задрапированный черным стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
Но Клим видел, что Лида, слушая рассказы отца поджав губы, не верит им. Она треплет платок или
конец своего гимназического передника, смотрит в
пол или в сторону, как бы стыдясь взглянуть в широкое, туго налитое кровью бородатое лицо. Клим все-таки сказал...
Айно, облокотясь на стол, слушала приоткрыв рот, с явным недоумением на лице. Она была в черном платье, с большими, точно луковки, пуговицами на груди, подпоясана светло-зеленым кушаком,
концы его лежали на
полу.
Алина пошла переодеваться, сказав, что сейчас пришлет «отрезвляющую штучку», явилась высокая горничная в накрахмаленном чепце и переднике, принесла Самгину большой бокал какого-то шипящего напитка, он выпил и почувствовал себя совсем хорошо, когда возвратилась Алина в белом платье, подпоясанном голубым шарфом с
концами до
пола.
Тут в памяти Самгина точно спичка вспыхнула, осветив тихий вечер и в
конце улицы, в
поле заревые, пышные облака; он идет с Иноковым встречу им, и вдруг, точно из облаков, прекрасно выступил золотистый, тонконогий конь, на коне — белый всадник.
Он ходит с палкой, как ночной сторож, на
конце палки кожаный мяч, чтоб она не стучала по
полу, а шлепала и шаркала в тон подошвам его сапог.
В
конце дорожки, в кустах, оказалась беседка; на ступенях ее лежал башмак с французским каблуком и переплет какой-то книги; в беседке стояли два плетеных стула, на
полу валялся расколотый шахматный столик.
— Нет, я с вами хотел видеться, — начал Обломов, когда она села на диван, как можно дальше от него, и смотрела на
концы своей шали, которая, как попона, покрывала ее до
полу. Руки она прятала тоже под шаль.
Очень просто и случайно. В
конце прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и пришла пора собирать их, Вера сидела однажды вечером в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно в
поле, потом вдаль на Волгу, на горы. Вдруг она заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
Вот тогда и поставил он тоже этот микроскоп, тоже привез с собой, и повелел всей дворне одному за другим подходить, как мужскому, так и женскому
полу, и смотреть, и тоже показывали блоху и вошь, и
конец иголки, и волосок, и каплю воды.
Таким образом, на этом
поле пока и шла битва: обе соперницы как бы соперничали одна перед другой в деликатности и терпении, и князь в
конце концов уже не знал, которой из них более удивляться, и, по обыкновению всех слабых, но нежных сердцем людей, кончил тем, что начал страдать и винить во всем одного себя.
Мы пошли налево, через другой мост, через лес,
поле, наконец по улицам —
конца не было.
И вот к
концу года выходит вовсе не тот счет в деньгах, какой он прикинул в уме, ходя по
полям, когда хлеб был еще на корню…
Все открывшееся перед нами пространство, с лесами и горами, было облито горячим блеском солнца; кое-где в
полях работали люди, рассаживали рис или собирали картофель, капусту и проч. Над всем этим покоился такой колорит мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под
конец даже опасного плавания, показалось это место самым очаровательным и надежным приютом.
Сидит он обыкновенно в таких случаях если не по правую руку губернатора, то и не в далеком от него расстоянии; в начале обеда более придерживается чувства собственного достоинства и, закинувшись назад, но не оборачивая головы, сбоку пускает взор вниз по круглым затылкам и стоячим воротникам гостей; зато к
концу стола развеселяется, начинает улыбаться во все стороны (в направлении губернатора он с начала обеда улыбался), а иногда даже предлагает тост в честь прекрасного
пола, украшения нашей планеты, по его словам.
Конюшня находилась на самом
конце двора; одной стеной она выходила в
поле.
Так мы ехали, ехали… Но вот уж и
конец подошел лугам, показались лесочки, распаханные
поля; деревушка в стороне мигнула двумя-тремя огоньками, — до большой дороги оставалось всего верст пять. Я заснул.
Моя мать часто сердилась, иногда бивала меня, но тогда, когда у нее, как она говорила, отнималась поясница от тасканья корчаг и чугунов, от мытья белья на нас пятерых и на пять человек семинаристов, и мытья
полов, загрязненных нашими двадцатью ногами, не носившими калош, и ухода за коровой; это — реальное раздражение нерв чрезмерною работою без отдыха; и когда, при всем этом, «
концы не сходились», как она говорила, то есть нехватало денег на покупку сапог кому-нибудь из нас, братьев, или на башмаки сестрам, — тогда она бивала нас.
Наконец он увидел, что едет не в ту сторону. Владимир остановился: начал думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно было взять ему вправо. Он поехал вправо. Лошадь его чуть ступала. Уже более часа он был в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а
полю не было
конца. Все сугробы да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал. Время шло; Владимир начинал сильно беспокоиться.
Раз, длинным зимним вечером в
конце 1838, сидели мы, как всегда, одни, читали и не читали, говорили и молчали и молча продолжали говорить. На дворе сильно морозило, и в комнате было совсем не тепло. Наташа чувствовала себя нездоровой и лежала на диване, покрывшись мантильей, я сидел возле на
полу; чтение не налаживалось, она была рассеянна, думала о другом, ее что-то занимало, она менялась в лице.
— Льет да
поливает! — ропщет она, — который уж день эта канитель идет, а все конца-краю тучам не видать. Намолотили с три пропасти, а вороха невеяные стоят. [В то время ни молотилок, ни веялок не было; веяли с лопаты на открытом гумне, при благоприятном ветре.] Кабы Федот — он что-нибудь да придумал бы.
К
концу апреля
поля уже настолько обсохли, что в яровом показались первые сохи. С дорог тоже мало-помалу слила вода.
А в зале, где разместили на ночь подростков, они повскакали с разостланных на
полу пуховиков и в одних рубашках, с криком и хохотом, перебегают из
конца в
конец по неровной поверхности, образуемой подушками и перинами, на каждом шагу спотыкаясь и падая. При этом происходит словесная перестрелка, настолько нецеломудренная, что девушки, стоящие у рукомойников, беспрестанно покрикивают...
— Катерина! Мне близок
конец: я знаю, меня твой муж хочет привязать к кобыльему хвосту и пустить по
полю, а может, еще и страшнейшую выдумает казнь…
У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму), — у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в
поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, — тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в
конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум…
Мы пролезли в пролом, спустились на четыре ступеньки вниз, на каменный
пол; здесь подземный мрак еще боролся со светом из проломанного потолка в другом
конце подземелья. Дышалось тяжело… Проводник мой вынул из кармана огарок свечи и зажег… Своды… кольца… крючья…
Тихо шептались листья орешника и ольхи, ветер обвевал лицо, с почтового двора доносилось потренькивание подвязываемого к дышлу колокольчика, — и мне казалось, что все эти сдержанные шумы, говор леса,
поля и почтового двора говорят по — своему об одном: о
конце жизни, о торжественном значении смерти…
Чем дальше подвигался Полуянов, тем больше находил недостатков и прорух в крестьянском хозяйстве. И земля вспахана кое-как, и посевы плохи, и земля пустует, и скотина затощала. Особенно печальную картину представляли истощенные
поля, требовавшие удобрения и не получавшие его, — в этом благодатном краю и знать ничего не хотели о каком-нибудь удобрении. До сих пор спасал аршинный сибирский чернозем. Но ведь всему бывает
конец.
Прошло после свадьбы не больше месяца, как по городу разнеслась страшная весть. Нагибин скоропостижно умер. Было это вскоре после обеда. Он поел какой-то ухи из соленой рыбы и умер. Когда кухарка вошла в комнату, он лежал на
полу уже похолодевший. Догадкам и предположениям не было
конца. Всего удивительнее было то, что после миллионера не нашли никаких денег. Имущество было в полной сохранности, замки все целы, а кухарка показывала только одно, что хозяин ел за час до смерти уху.
Я спал между печью и окном, на
полу, мне было коротко, ноги я засовывал в подпечек, их щекотали тараканы. Этот угол доставил мне немало злых удовольствий, — дед, стряпая, постоянно выбивал стекла в окне
концами ухватов и кочерги. Было смешно и странно, что он, такой умный, не догадается обрезать ухваты.
По утрам и вечерам летают они в
поля на хлебные скирды и копны; особенно любят гречу, называемую в Оренбургской губернии дикушей, и упорно продолжают посещать десятины, где она была посеяна, хотя греча давно обмолочена и остались только кучи соломы. В
конце сентября деревья начинают сильно облетать, и тетерева уже садятся на них по утрам и вечерам. Начинается осенняя охота.
Шея также пестрая, с дольными беловатыми полосками, головка черновата, а зоб и верхняя часть хлупи по белому
полю испещрены, напротив, поперечными полосками; остальная хлупь вся белая, и под крыльями подбой также белый; в крыльях три первые пера сверху темные, а остальные белые с темными коймами на
концах; хвост короткий, весь в мелких серых пестринках; на каждом хвостовом пере, на палец от
конца, лежит поперек темная узенькая полоска; ноги бледно-зеленоватого цвета.
Журавль очень высок на ногах, шея его также очень длинна, и если б нос соответствовал другим членам, как это бывает у куликов, то ему следовало бы быть в пол-аршина длиною, но его нос, крепкий и острый к
концу, темно-зеленоватого костяного цвета, не длиннее трех вершков, голова небольшая.
Как только наступит холодное и ненастное время, у ней начнут показываться белые перья, а серо-пестрые, летние, начнут вылезать, так что в начале ранней зимы или в
конце поздней осени она имеет не скажу красивый, но очень странный вид: по белому
полю кое-где рассыпаны букеты или пятна красно-желтых пестрых перьев.
«Весною, как только начинают показываться в
полях и кустарниках проталины, то есть смотря по погоде, в
конце марта или в начале апреля, куропатки разделяются попарно.
Весною и летом, до исхода июля, коростели довольно худы, но с перемещением в
поля очень скоро так жиреют, что к
концу августа буквально заплывают салом, и в это время коростель имеет отличный вкус, потому что жир его не так приторен, как перепелиный.
Но буде страсти ваши опытностию, рассудком и сердцем направлены к
концу благому, скинь с них бразды томного благоразумия, не сокращай их
полета; мета их будет всегда величие; на нем едином остановиться они умеют.
Путешествие наше близилось к
концу. Сплошная тайга кончилась и начались перелески, чередующиеся с полянами. С высоты птичьего
полета граница тайги, по выходе в долину Амура, представляется в виде ажурных кружев. Чем ближе к горам, тем они казались плотнее, и чем ближе к Амуру, тем меньше было древесной растительности и больше луговых пространств. Лес как-то разбился на отдельные куртины, отошедшие в стороны от Хунгари.
В
конце концов мы так обкарнали полушубки, что они превратились в гусарские курточки без
пол.
Прошло несколько минут, прошло полчаса; Лаврецкий все стоял, стискивая роковую записку в руке и бессмысленно глядя на
пол; сквозь какой-то темный вихрь мерещились ему бледные лица; мучительно замирало сердце; ему казалось, что он падал, падал, падал… и
конца не было.
По улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне, и в Кержацком
конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных и не было видно, как в Пеньковке. Кержаки кучками проходили через плотину к заводской конторе, прислушивались к веселью в господском доме и возвращались назад; по глухо застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного покроя и низеньким валеным шляпам с широкими
полями этих кержаков можно было сразу отличить в толпе. Крепкий и прижимистый народ, не скажет слова спроста.
Это была цветущая женщина, напоминавшая фигурой Домнушку, но с мелкими чертами злого лица. Она была разодета в яркий сарафан из китайки с желтыми разводами по красному
полю и кокетливо закрывала нижнюю часть лица
концами красного кумачного платка, кое-как накинутого на голову.
В
конце коридора стукнула дверь, и по
полу зазвенела кавалерийская сабля.
Поля казались так обширны, как будто им и
конца не было.